Жернова истории. Ветер перемен - Страница 79

— Ты можешь себе представить войну, которая унесла больше 50 миллионов жизней? Ты можешь себе представить концентрационные лагеря, где людей уничтожали сотнями тысяч? Ты можешь себе представить бомбу, которая за несколько секунд может испепелить крупный город со всеми его жителями?

Лида безуспешно пытается оторвать от себя мои руки:

— Пусти!.. Не надо меня трясти…

Опомнившись, отпускаю ее:

— Извини… Но для меня все это — реальная история. И, вполне возможно, ваше, — точнее, теперь уже наше общее — будущее.

— Не хочу я такого будущего… — бубнит себе под нос девушка.

— И я не хочу!!! — крик рвется у меня из самой глубины души. — Поэтому у меня нет другого выхода, как сражаться за то, чтобы наше будущее стало другим. Не настолько мрачным. Все исправить, конечно, невозможно. Людей не переделаешь, — во всяком случае, так быстро. Но все, что в моих силах, буду делать.

— Так ты, что, знаешь, что будет завтра, в следующем месяце, через год, через два? — в голосе Лиды скептицизм перемешан с затаенной опаской.

— Нет. Не настолько я хорошо изучал в своем времени историю, чтобы знать все события с точностью до дня, — отрицательно качаю головой. — Но кое-что, конечно, помню. — И на Лиду посыпался ворох бессистемной информации — все, что удалось припомнить с ходу:

— Летом французы выведут свои войска из Рейнской области. В конце года на конференции в Локарно состоится подписание соглашений о гарантиях европейских границ. В 1927 году маршал Чан Кай-ши начнет резню китайских коммунистов. В 1929 году в капиталистическом мире разразится самый глубокий за всю историю экономический кризис. В 1931 году Япония оккупирует Маньчжурию. В середине тридцатых годов начнется производство танков с противоснарядным бронированием, а затем для боевых самолетов будет окончательно принята схема моноплана. К концу тридцатых будут созданы радиолокационные станции, способные обнаруживать корабли и самолеты на расстоянии более сотни километров…

— А у нас, у нас что будет? — в голосе девушки на этот раз недоверие было смешано с растущей тревогой.

— Все, о чем я только что сказал, для меня — прошлое. Уже прошедшая история. Но вот пройдет ли она здесь точно так же — не знаю. Многое, конечно, произойдет с неизбежностью. Кризис 1929 года — обязательно. То, что я говорил про танки, самолеты, радиолокацию — тоже. А вот у нас… — Внимательно смотрю в глаза Лиде:

— Во-первых, случайностей в ходе истории еще никто не отменял. Поэтому конкретные события здесь вполне могут отличаться от той истории, которая известна мне. Кроме того, не следует сбрасывать со счета и сознательного воздействия на ход исторических событий. История СССР уже кое в чем отличается от известной мне, потому что я не сидел тут, сложа руки, как пассивный наблюдатель.

— Что ты имеешь в виду? — теперь моя возлюбленная уже явно встревожена.

— Я попал в это время в самом конце августа 1923 года. И практически сразу попытался разными путями воздействовать на развитие политической борьбы. Кое-что удалось. — Делаю несколько глубоких вдохов, чтобы немного успокоить часто заколотившееся сердце.

— Тебе удалось… что? — тревога, охватившая Лиду, подействовала даже на ее всегда литературно правильную речь.

— В моей истории пост генерального секретаря ЦК не был ликвидирован на XIII съезде. Он, по существу, вообще не был ликвидирован. А вот пост генерального секретаря Исполкома Коминтерна ликвидирован был, но на год позже. В моей истории Троцкий не выступал с призывом свернуть дискуссию по письму 46-ти. Напротив, он косвенно поддержал авторов письма. И в отставку с поста председателя Реввоенсовета он в начале 1924 года не уходил — его с треском выкинули в 1925 году.

— И что, это все сделал…ты? — в голосе девушки тревога по-прежнему смешана с недоверием.

— Разумеется, нет! — решительно отметаю это предположение. — Я лишь подтолкнул кое-кого к действиям в нужном направлении. А дальше… Дальше сработали уже их политические интересы, личные амбиции, затаенные страхи. Да и появление хозрасчетных бригад на пять лет раньше, чем было в моей истории, — гораздо в большей степени заслуга Шацкина и его товарищей-комсомольцев, нежели моя. Я же опять-таки всего лишь подтолкнул…

— Но зачем? Зачем тебе все это? Ты вмешиваешься в такие дела… — Лида в недоумении, да и страх за мою бедную головушку тоже явственно сквозит в ее словах.

— Затем, что нам не удалось создать крепкое социалистическое общество! — Так, остынь немного. Не срывайся на крик. — СССР вынес вторую мировую войну, выйдя из нее победителем, за что заплатил многими миллионами жизней, а затем распался из-за внутреннего разложения. Теперь мы снова строим капитализм. И получается нечто донельзя омерзительное. Мне не хочется, чтобы и вы пришли к такому же будущему.

— Как же… Как же так получилось? — у Лиды в глазах снова слезы. Похоже, она уже почти не сомневается в моих словах. — Неужели все было зря?

— Нет, не зря. Даже при том исходе, который наблюдал я, это было не зря. Мы до сих пор живем во многом благодаря наследию Советского Союза. — Решительно мотнув головой, ломаю линию разговора:

— Мы с тобой обязательно обсудим все это. Подробно. Но главное, что я хотел тебе сказать, совсем не об этом.

— Что еще? — девушка близка к панике. И правда, что может быть страшнее известия о гибели СССР?

— В том времени, откуда я попал сюда, я прожил довольно долгую жизнь. И есть один урок, который я выучил, затвердил крепко-накрепко. Я научился верности. Это, пожалуй, единственное, что я смог прихватить из своего мира с собой, переместившись сюда. И мне никогда не забыть женщину, научившую меня этому. — Да, это так и есть. Потому и не мог так долго сделать шаг навстречу Лиде. — Поэтому я не оставлю тебя. Ни за что. Даже смерть не будет уважительной причиной.