Жернова истории. Ветер перемен - Страница 19

Но ресторан — это было что-то. В отличие от более поздних заведений такого рода, которыми владели различные творческие союзы, этот был открыт для любых людей с улицы. И в него, естественно, набивалась масса публики, явившейся поглазеть на «настоящих писателей и поэтов» в непринужденной обстановке. А вслед за публикой, из числа которой хотя и не все, но многие, обладали довольно тугими кошельками, слетались и «ночные бабочки» с Тверского. Впрочем, дамочки эти были такого пошиба, что столь поэтическое название к ним, пожалуй, совершенно не подходит.

Вот в эту атмосферу мы с девушкой и окунулись, пройдя в несколько больших кабинетов цокольного этажа, переделанных под ресторан. Сначала было просто ничего не разобрать в густом папиросном дыму, который, казалось, способен был выесть глаза. Потом стало понятно, что зал битком набит. Да, трудно было ожидать иного — ведь сегодня предпоследний день заседаний Всесоюзной конференции пролетарских писателей, открывшейся шестого января. Посему тут, в ресторане, конечно, собралась немалая часть делегатов.

Но как же отыскать в этом вавилонском столпотворении человека, пожелавшего со мной встретиться? И я, и Лида, начинаем методически ощупывать глазами помещение ресторана. Первыми мое внимание привлекают два чем-то похожих молодых человека в обычных для того времени гимнастерках без знаков различия, устроившихся за маленьким столиком (столик даже без лампы) у стены. Перед ними стоит по кружке пива (едва пригубили, однако — не то, что прочая публика, значительная часть которой если и не вдрызг, то близко к этому), какая-то немудрящая закуска. Парни довольно-таки похоже изображают любопытных провинциалов, впервые в жизни попавших в подобное общество. Но вот любопытство их имеет подозрительный оттенок — сосредоточенными, внимательными взглядами они неотрывно контролируют все пространство вокруг.

Так, похоже, цель где-то рядом. Лида, кстати, тоже «срисовала» эту парочку и шарит глазами поблизости. Мне первой в глаза бросилась физиономия Карла Радека — не узнать его было невозможно. Всклокоченная шевелюра, густые бакенбарды, круглые очки, трубка… Прожженный циник, талантливый и остроумный журналист. А рядом кто, в гимнастерке, как и многие здесь? Неужели Фурманов? Во всяком случае, очень похож. Кто же еще там, за их столиком?

В этот момент человек, сидевший к нам спиной вполоборота, видно, почувствовав взгляд, оборачивается. Вот и пришли. Это же Артур Евгений Леонард Фраучи. Он же Артур Христианович Артузов, начальник КРО ОГПУ.

Подхожу к столику:

— Здравствуйте, Дмитрий Андреевич! — протягиваю ему руку. — Давно мечтал познакомиться с автором «Красного десанта» и «Чапаева» (чуть не ляпнул вместо «Чапаева» про «Мятеж», в последний момент смекнув, что он, возможно, и не вышел еще из печати). Позвольте представиться: Осецкий, Виктор Валентинович, работник ВСНХ.

Фурманов, чуть помедлив, внимательно смотрит на меня, потом встает из-за столика и пожимает протянутую руку:

— Будем знакомы! Хотите, присоединяйтесь к нам, вместе со спутницей.

— С удовольствием! Позвольте мне ее представить: Лагутина, Лидия Михайловна. Недавно окончила Коммунистический университет. Хотя я старый партийный волк, а она пока лишь комсомолка, это скорее она мой идеологический стержень, чем наоборот. Можно сказать, мой персональный комиссар! — Лида с ухмылкой пытается пихнуть меня своим острым локотком в бок, я отскакиваю чуть в сторону и с некоторым смущением оглядываюсь:

— Да тут ведь ни одного свободного стула не разыщешь! — разочарованно развожу руками.

— Это мы устроим! — восклицает молодой человек лет двадцати пяти и срывается с места, выскочив на лестницу, ведущую в бельэтаж.

— Может, познакомите меня пока с остальными? — спрашиваю Фурманова.

— Да, конечно! — спохватывается тот. — Вот это Юра Либединский, тоже политбоец, как и я, хотя Гражданскую почти и не захватил. Уже две книги написал, и Воронский в «Красной Нови» его хвалил.

Пожимаю руку человеку, лет на шесть-семь моложе тридцатитрехлетнего Фурманова

— А это… — поворачивается Фурманов.

— А с Карлом Бернгардовичем я уже довольно хорошо знаком, хотя и виделись мы мельком. Мы с ним оба удостоились одной чести, — побывать в германских тюрьмах. Однако встретиться нам не довелось. Когда он приехал в Германию, я был на лечении в Хадерслебене (в Северном Шлезвиге, еще не отошедшем тогда к Дании), где меня и арестовали после начала январских боев 1919 года в Берлине.

— Точно! — восклицает Радек. — Вы тогда работали в Гамбурге, если я ничего не путаю.

— Не путаете.

— Да, мне тогда, после убийства Карла Либкнехта и Розы Люксембург, лишь каким-то чудом удавалось держаться на свободе, но в феврале меня все же загребли в тюрьму. Я уже чувствовал, что над моей шеей занесен топор, особенно, когда девятого марта арестовали Тышку и уже на следующий день застрелили. Однако как-то обошлось…

— Меня-то им пришлось уже в марте перевести под надзор в санаторий, а в апреле было решено депортировать в Россию, — все-таки статус дипломата какую-то роль сыграл. Хотя выпустили в РСФСР только в начале июня. А вас ведь продержали в Моабите до конца года? — полуутвердительно спрашиваю Карла.

— Моабит был не самой веселой страницей в моей биографии… — протянул Радек. — Впрочем, — спохватился он, — не будем устраивать вечер воспоминаний. Разрешите вам представить…

Но Артузов предпочел представиться сам:

— Артур, — коротко произнес он, отвечая на рукопожатие. Хотя он был ровесник Фурманова, но выглядел явно старше из-за сильной проседи в волосах, да и бородка не делала его моложе.